Том четвертый. [Произведения] - Михаил Салтыков-Щедрин

Живновский (забываясь). Молодец, старичина!

Настасья Ивановна. Ну, вы еще что тут? невежа!

Баев. Так вели ты его, сударь, к себе на глазки пустить! Вспомни ты, Иван Прокофьич, давно ли ты сам из звериного-то образа вышел? Давно ли ты палаты-то каменные себе выстроил? Давно ли тебя исправник таскал, да не за волосики, а все за браду: так, стало быть, и у тебя, сударь, борода была!

Иван Прокофьич (с сердцем). Полно врать, дурак!

Настасья Ивановна. Это ужас! Даже слушать тошно!

Баев. Вспомни родителя-то своего! Вспомни, как он, умираючи, тебе наказывал: «Ванька! паче всего браду свою береги!» Не зверь же он был, а человек, да такой еще человек, что, кажется, нынче и не родятся такие-то! Вспомни, как он жил! Не скобливши лица, так и в гроб лег, да и опояску тоже завсегда ниже пупа опущал!

Леночка. Ах, papa, какие непристойности!

Лобастов. Ничего, душечка, потерпи.

Живоедова. Да уйми ты его, Иван Прокофьич!

Иван Прокофьич молчит.

Баев. Вспомни, сударь, и про супругу свою, Феклисту Семеновну, как она, сердечная, убивалася, когда ты браду-то свою князю власти воздушныя пожертвовал! От этой от прихоти твоей она, может, и в гроб пошла!

Настасья Ивановна (Леночке). Ах, ma chère, какое невежество!

Баев. Каких, сударь, тебе еще примеров надо?

Лобастов. Ты видишь, Прохорыч, что Иван Прокофьич в здоровье слаб.

Живоедова. Да я и не допущу; разве уж через мое грешное тело перейдет Прокофий Иваныч!

Баев. Не блажи, сударыня!

Иван Прокофьич (взволнованный). Прохорыч!.. я теперь… нездоров… право!

Баев. Растопи ты, сударь, свое сердце! ведь он прихоть твою исполнил, нарядился, как ты желал… допусти же ты его до себя, дай хоть глазки-то свои закрыть родному своему детищу.

Настасья Ивановна. Будто уж, кроме мужика, никто другой и закрыть не может!

Баев. Что хорошего-то будет, как чужие да наемщики только и будут кругом тебя, как владыка небесный к тебе по душу пошлет! С чем ты, с какими молитвами к нему, к батюшке, на Страшный его суд предстанешь? Куда, скажет, девал ты Прокофья-то? А я, мол, его на наемницу да на блудницу променял!.. А ведь наемники-то, пожалуй, и тело-то твое, корысти ради, лекарю на наругательство продадут!

Настасья Ивановна. Ты ври, да не завирайся, однако!

Баев. Не егози, сударыня, я дело говорю!

Живоедова (Ивану Прокофьичу). Что ж, Иван Прокофьич, коли вы холопу скверному при себе обижать меня позволяете, так, стало быть, я не нужна вам?

Иван Прокофьич. Полно, Прохорыч, перестань!

Баев. Пустить, что ли?

СЦЕНА VII

Те же и Прокофий Иваныч (без бороды и одет в сюртук, впрочем, ниже колен).

Прокофий Иваныч (показываясь в дверях). Батюшка!

Женщины пронзительно вскрикивают.

Живоедова (загораживая ему дорогу). Не пущу! не пущу! переступи ты через мое тело, а не пущу!

Баев. Вели, сударь!

Иван Прокофьич (в сильном волнении). Пусти, Анна Петровна, пущай подойдет!

Живоедова отходит в сторону.

Здравствуй, Прокофий!

Прокофий Иваныч входит робко.

Живоедова. Хоть бы Семен Семеныч пришел!

Настасья Ивановна. Этот Семен Семеныч только об добродетели умеет говорить, а вот как нужно когда, его и с собаками не сыщешь!

Баев (Прокофью Иванычу). Кланяйся, сударь, кланяйся родителю в ножки!

Прокофий Иваныч (падая в ноги). Батюшка! прости ты меня! Согрубил, власть твою великую родительскую преступил.

Живоедова. Поздно спохватился, почтенный!

Баев. Блажен муж, иже и скоты милует, сударыня!

Иван Прокофьич. Я, Прокофий, ничего… я зла на тебе не помню… только чего же ты теперь от меня хочешь?.. да ты встань!

Баев. Ничего, сударь, и поползает перед родителем!

Прокофий Иваныч (стоя на коленях). Я, батюшка, ничего не желаю… я прошу вас, как вы немощны, так позвольте только почаще навещать вас… (Кланяется в ноги.)

Настасья Ивановна. Это вы, братец, не худо выдумали.

Иван Прокофьич. Я, брат, не знаю… у меня и в голове что-то мешаться стало… что ж, кажется, это можно? (Смотрит на присутствующих.)

Живоедова. При твоих, сударь, немощах… да он тебя, сударь, только из себя выводить станет!

Иван Прокофьич. Только ты, брат, не часто… я нынче уж не тот, брат… скоро вот умирать начну!

Баев. Что ж, Иван Прокофьич! чай, не чужой он тебе человек! Если что и непригожее увидит, как сын простит.

Иван Прокофьич. Да ты встань, брат!

Прокофий Иваныч. Мне, батюшка, не вставать, а помереть бы у ног ваших следовало за все мои грубости!

Иван Прокофьич. Ничего… это дело прошлое! вставай!

Прокофий Иваныч встает.

Настасья Ивановна. Позвольте, братец, посмотреть на вас, как вы изменились… сестрица Мавра Григорьевна, я думаю, вне себя от удовольствия… Вы из Петербурга, конечно, платье свое выписывали?

Баев. Экая ты заноза, сударыня!

Прокофий Иваныч (кланяясь). И не того достоин я, Прохорыч, за мои прегрешения. (Кланяется отцу.) Как я в окаянстве своем родительскую волю презрел…

Лобастов (треплет Прокофья Иваныча по плечу). Это ты хорошо сделал, что очувствовался… Поцелуемся, брат!

Прокофий Иваныч. Покорно благодарим, ваше превосходительство.

Целуются.

Живновский (подходя с рюмкой водки). За ваше здоровье, Прокофий Иваныч! (Пьет.)

Иван Прокофьич (сыну). Ну, что нового в городу делается?

Прокофий Иваныч. Мы, батюшка, люди слепенькие; если что и делается, так, можно сказать, мимо нас все проходит… в опчествах больших не бываем… (Кланяется.)

Иван Прокофьич. Ну, как торги?

Прокофий Иваныч. Какие наши торги-с! Конечно, по милости вашей, насущный хлеб иметь можем-с… платочков да ситчиков рублика на три в день продашь, и будет целковичек на пропитанье…

Иван Прокофьич. С малых делов к большим привыкают. Я и сам по крупицам, брат, собирал.

Прокофий Иваныч. Это конечно-с.

Иван Прокофьич. Как малым доволен будешь, так с большим совладать не мудрость… это первое правило!

Прокофий Иваныч. Мы вашими милостями много довольны, батюшка… по грехам своим и не того еще заслуживаем!

Баев. Кланяйся, сударь!

Иван Прокофьич. Не нужно! Я, брат, этого не люблю; это все мужицкая привычка… Ну, как Мавра Григорьевна?

Прокофий Иваныч. Слава богу-с. Сокрушается только, батюшка…

Иван Прокофьич. Ну, приводи ее как-нибудь… сумеречками… посмотрю я на нее.

Баев (Ивану Прокофьичу). За красоту, сударь, за красоту за себя взял!

Живновский (в сторону). Да, бабенка лакомая! черт их знает, как эти расколки делают, а прехорошенькие!

Иван Прокофьич. Слышал, брат, слышал.

Прокофий Иваныч. Помилуйте, батюшка, какая у нее красота! Конечно, для нас, худых, что называется, по Сеньке и шапка. (Кланяется.)

Живоедова (Ивану Прокофьичу). Только где же ты, сударь, эту сенькину шапку принимать будешь? Ведь к тебе господа хорошие ездят, а она поди в телогрее ходит, да и платка-то у ней носового еще не заведено! Ну, как кто ее в хороших-то горницах увидит: «А это, скажет, что, мол, за паневщица?» А это, мол, дочка моя!.. Полно, сударь! только страмиться хочешь на старости лет!

Живновский. Это ничего, сударыня. Древние российские царицы завсегда в телогреях ходили…

Живоедова. Так то, сударь, царицы! Ты вот только без ума перебиваешь меня завсегда… (Ивану Прокофьичу.) Воля, сударь, твоя, а я ее дальше кухни не пушу!

Иван Прокофьич. Ты, Прокофий, приводи ее сумеречками… (Вздыхает.) Я, брат, человек невольный…

Лобастов. А ну, Прокофий Иваныч, выпьем-ка, брат, на радости! (Подносит ему рюмку водки.)

Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше превосходительство, мы много довольны… (Кланяется и не берет.)

Живновский. А что, видно, претит хлебное! вот она где познается, искренность-то!

Живоедова (с иронией). Уж где ему хлебное вино пить!

Иван Прокофьич. Пей, братец!

Баев. Пей, сударь. Вот и я тоже християнин, а пью же.

Прокофий Иваныч дрожащими руками берет рюмку и выпивает.

Живоедова. Поди, чай, он, отсюда домой пришедши, в баню сходит, чтоб только грех-то с себя этот смыть, что в таком поганом месте был.

Живновский (Лобастову). А это именно доложу я вашему превосходительству, что водка во многих случаях пробный камень. У меня был приятель исправник, так он, бывало, даже для шутки мне показывал: «А хочешь, говорит, посмотреть, который в вере не тверд?» — и подзовет к себе да нальет ему рюмку водки: «Выпей, брат!» Так ни за что не выпьет, хоть вы на куски его режьте!

СЦЕНА VIII

Те же и Фурначев. При виде его Прокофий Иваныч отходит несколько в сторону.

Фурначев. Папеньке честь имею свидетельствовать мое глубочайшее почтение! (Целует у него руку.) Как изволите в здоровье своем находиться? Генерал! Елена Андреевна! Анна Петровна! как поживаете? (Живновскому.) Здравствуй и ты! Я, папенька, сейчас по дороге встретил вашего домашнего врача, и он мне сообщил утешительную новость, что ваше здоровье удовлетворительно… Дай бог! дай бог! не нужно ни богатств, ни почестей, если человек не пользуется первым благом в жизни — здоровьем!